08.10.2017 11:09
Предлагаем вниманию читателей Усинск-Новости.РФ воспоминания Валерия Самуиловича Матюкова, кандидата биологических наук, специалиста по генетике животных, автора более ста научных публикаций, в том числе и несколько монографий. Будучи в 60-70-х годах главным зоотехником совхоза «Усть-Усинский», он отдал немало сил и труда для развития сельского хозяйства района. Не менее весом вклад Валерия Самуиловича в сохранение истории усинских сельских населённых пунктов и, в первую очередь, Усть-Усы. Все его воспоминания настолько живы, настолько интересны, подробны, что читать их – одно удовольствие. После первых же прочитанных строк попадаешь в атмосферу того времени и почти что наяву видишь лица тех, о ком пишет автор.
Моё поколение скоро уйдет в мир иной вместе с советской деревней и прежним укладом жизни. Наши родители и мы сами – дети кровавого для России двадцатого века. Века братоубийственных революций, репрессий, войн и опустошительных экспериментов. Я – малая песчинка, подхваченная вихрем жизни, которую, как и миллионы других, носило по российским ухабам. У меня нет ни малейшего желания вспоминать о тех, кто упивался властью, кто успешно «перестроился» и приспособился, кто разорил, обворовал и надругался над собственной страной и своим народом. Их дела отмечены дьявольской печатью – растлением народа, кладбищенским безмолвием заводов, фабрик, деревень-призраков с заросшими чертополохом полями. Свои записки я адресую тем, кому было трудно всегда. Как и теперь. Я люблю этих людей. Всё, что я делал, и как прожил жизнь, прямо или косвенно зависело от них, от той школы и тех уроков, которые эти люди преподали мне. Низко кланяюсь Вам, дорогие мои! Валерий Матюков
С КЕМ СВЕЛА СУДЬБА
В Усть-Усе и прожил-то всего несколько лет, а осталась она во мне на всю жизнь.
В начале 60-х прошлого века молочно-оленеводческий совхоз «Усть-Усинский» представлял зрелище незавидное. Это сейчас принято думать, что при социализме деревня процветала. На самом деле всё было далеко не идеально! Хозяйство создали в 1959 году на базе оленеводческого совхоза и пяти слабых колхозов. Самым сильным считался «Соцударник» в Новикбоже, самым слабым – «Наша Победа» в Сынянырде, которую местные остряки называли не иначе как «Наша Беда». Остальные тоже не блистали успехами.
Угодья нового совхоза вольготно раскинулись в тайге и тундре на добрых 1000 километров – от центральной усадьбы до самого южного побережья Ледовитого океана. Руководить новым хозяйством были призваны кадры, которые не смогли трудоустроиться после ликвидации в Усть-Усе районных организаций и расформирования многочисленных «принудительных» лагерей. В 1960 году после окончания Полтавского сельхозинститута направили в этот совхоз и меня, залётного, на должность главного зоотехника. В братниных хромовых сапогах, бриджах, офицерской форменной рубашке и галстуке, с рюкзаком книг я влился в бесшабашную компанию совхозного начальства, девизом которой было: «Всё пропьём, но Родину оставим!»
Принимали «на грудь» все и помногу: директор, парторг, комсорг и начальник отдела кадров, но особенно главбух, бывший ревизор Минсельхоза, с которым мы жили в одной комнате-камере. Он ежедневно к вечеру напивался до мокрых штанов и простыней. Мне не нравилось, но куда деваться!
Понятно, что при таком резвом старте можно было в короткий срок превратиться в законченного алкоголика. Как спасение здесь, в 70 километрах от Полярного круга, судьба свела меня с семьями Каневых: Кузьмы Васильевича и Галактиона Ивановича. Первый работал управляющим Колвинским отделением совхоза, а его однофамилец – председателем рабочкома, а затем главным бухгалтером совхоза.
К слову сказать, через год без трудовой книжки с двумя мешками книг я рванул из совхоза в саратовскую деревню к матери. Однако по решению прокурора Баландинского района меня, как не отработавшего три года по направлению, в следующем году вернули в Коми республику. Видимо, по рекомендации Галактиона Ивановича и за проявленную «принципиальность» отдел кадров треста совхозов и Минсельхоз Коми АССР повысили меня в должности, назначив главным зоотехником Печорского межрайонного управления сельского хозяйства.
В этом ранге в одну из командировок я приехал в совхоз «Усть-Усинский». Был дождливый, холодный сентябрь 62-го. На острове Новик-дi, в загоне под ветром и промозглым дождём, выискивая в стаде своих коров, по колено в жидкой грязи бродили озябшие, промокшие и грязные доярки. На пастбище, исполосованном коровьими тропами, между обглоданными кустами ивняка то там, то сям виднелись клочки полёгшей, жухлой травы. Почти ежедневно на дойку после ночной пастьбы пастухи не пригоняли до половины стада. Удой коров таял изо дня в день. Но для экономии кормов на зиму и осеннюю распутицу переводить скот на стойловое содержание управляющий Новикбожским отделением категорически отказывался. На отгонных пастбищах в Дi-Боже, в 15 километрах от центральной усадьбы совхоза, было не лучше. Там скот пасли ещё хуже, не хватало доярок. Некоторые, забыв о своих подопечных, устраивали себе праздники на несколько дней. Порядок был только в Колве. Коров поставили в скотные дворы. Запасли корма на распутицу. Удои по меркам того времени были очень хорошими.
В конторе совхоза единственными людьми, которые как-то пытались влиять на ситуацию, оказались главный бухгалтер Галактион Иванович Канев и беленькая, почти прозрачная девочка, выпускница Ленинградского сельхозинститута Галя Лубнина.
Следующая командировка в Усть-Усу была в октябре. Уса ещё не встала. Корма перевозили из-за реки на барже. Но поднять их до скотного двора в знаменитую усинскую гору было некому и не на чём. Доярки и скотники выгоняли коров на берег и там кормили сеном из-под ноги. Естественно, половина корма затаптывалась. Скот оставался голодным.
После командировки я пришёл к начальнику управления сельского хозяйства Владимиру Фрумкину и без обиняков заявил, что руководство совхоза нужно менять. Если директором совхоза будет назначен Канев Кузьма Васильевич, то я вернусь в «Усть-Усинский» замаливать грехи молодости. Старый лис и выпивоха Фрумкин аж подпрыгнул от удивления. Вопрос решился мгновенно.
Через короткий промежуток времени новую команду, теперь сказали бы – менеджеров, повезли представлять коллективу. Директором назначили Кузьму Васильевича Канева, главным бухгалтером утвердили Канева Галактиона Ивановича. А я потеснил с должности главного зоотехника Галю Лубнину. Тем самым по недомыслию и завышенной самооценке я нанёс ей тяжкую обиду и всю жизнь испытываю перед ней чувство вины.
Галина Васильевна, в замужестве Шигонина, как оказалось впоследствии, была не только грамотным зоотехником, но человеком волевым, принципиальным, трудолюбивым и честным. Неизвестно ещё, кто из нас был перспективнее. Не в пример мне она была уравновешенна, упорна и здравого смысла у неё было куда больше, чем у меня. Но получилось как получилось. Как говорится, не случилось бы счастье, да несчастье помогло. Галину Васильевну вскоре отозвали на работу в Печору. Она вышла замуж. И пока меня жизнь носила по кочкам, более-менее благополучно проработала там до пенсии.
ХРУЩЁВСКИЕ ЗОЛУШКИ
Кузьма Васильевич был уроженцем деревни Акись, что располагалась за Усой по правому берегу Печоры. Выходцев из Акиси по коми шутливо называли куварканами, что означает воронами, и шутник Галактион Канев тут же присвоил эту «партийную кличку» новому директору. Мне кажется, Кузьма Васильевич не только не обижался, но и был доволен. Между нами сразу установились неформальные, товарищеские и в то же время уважительные отношения.
Кузьма Васильевич Канев и Галактион Иванович Канев в конторе совхоза "Усть-Усинский"
Директор был на двадцать лет старше меня и на десять старше главбуха. Высокий, худощавый, сутулый, узкоплечий, щекастый. В Великую Отечественную войну служил на Дальнем Востоке в частях постоянной боевой готовности на случай нападения Японии на СССР. Командиром огневого взвода 209 мм гаубиц участвовал в войне с Японией. Как многие боевые артиллеристы, был глуховат. Демобилизовался в звании старшего лейтенанта. Говорил тихо, никогда не повышал голоса. По гражданской специальности ветеринарный фельдшер. Раньше работал в районном земельном отделе. Его жена Олимпиада Яковлевна, уроженка деревни Петрунь, по специальности зоотехник, тоже трудилась в райзо, но потом перешла в сельскую библиотеку. Родили пятерых детей. Старшей дочери Фаине было 15, а младшей, Вале, около двух лет. Жили в двух небольших комнатках старого рубленого дома на несколько хозяев.
Кузьма Васильевич и Олимпиада Яковлевна Каневы с дочерью Валей и сыном Вячеславом
Приезжая в Колву, я заходил в магазин, брал конфет и пряников для ребят, иногда бутылку спирта или водки и шёл к Каневым как к себе домой. В любое время дня и ночи меня кормили и поили, лечили, когда болел, укладывали спать на отдельной кровати.
При керосиновой лампе до поздней ночи с Кузьмой Васильевичем, тогда ещё управляющим отделением, мы иногда подолгу сидели за большим, сколоченным из досок обеденным столом, пили «пунш», закусывали строганиной, обсуждали совхозные дела и строили планы.
Летом всё семейство, кроме маленькой Вали, работало на сенокосе. Старший сын, самый романтичный и простецкий, Славик в 12-13 лет уже со взрослой обстоятельностью стоговал. На сенокосе это, пожалуй, самая ответственная и физически наиболее тяжёлая работа. Володя был помладше и похитрее, отвечал за снабжение семьи провиантом и кухню. Вася учился в начальной школе и управлялся с конными граблями и волокушей. Фаю считали взрослой – скидок уже не делали.
В погожие летние дни с раннего утра по росе и с вечера до поздней ночи, благо в полярный день солнце не заходило, за рекой Колвой стрекотали конные косилки. В кустах, где невозможно выкосить траву косилкой, женщины делали ручную подкоску горбушами. Это орудие труда я впервые увидел в Коми. Женщины владели горбушей виртуозно. Взмах в одну сторону, мгновенная смена рук с поворотом косы на 180 градусов – и покос в противоположном направлении. И так часов по восемь-девять.
У меня, в общем, не самого хилого тогда молодого мужика, уже через минут пятнадцать-двадцать косьбы горбушей спина наливалась нестерпимой болью, а руки переставали слушаться, и инструмент вертелся как ему заблагорассудится. Трава в кустах выше пояса, ложится под горбушей толстым слоем вперемешку с мелкими ветками ивняка. Обычной косой, которую на Севере называют почему-то «литовкой», в кустах косить невозможно. Как только роса обсохнет, подсохшую траву женщины гребли, ворошили валки, копнили. Дальше шло стогование.
В один из дней Кузьма Васильевич возвратился с покоса за полночь, еле волоча ноги. Один сметал 120 копен – это примерно шесть-семь тонн сена. Объяснил:
– Нужно было убрать копны и завершить зарод. Погода может измениться.
Глядя на семью управляющего, всё население Колвы, от мала до велика, уходило на сенокос как на фронт. Мужики и подростки – на дальние покосы, а женщины с малыми детишками – на ближние. Кузьма Васильевич не мыслил большими, как теперь принято говорить, макроэкономическими категориями. Он просто досконально знал крестьянский труд, был рачительным хозяином и честным человеком, умел организовать людей. И что немаловажно – был отличным психологом.
На начало 60-х пришлись последние хрущевские реформы. Одна из них – ликвидация индивидуальных хозяйств. Как живого вижу сидящего за обеденным столом Кузьму Васильевича. Он ведёт тяжёлый разговор с супругой. Выполняя решение партсобрания, они должны сдать в совхоз свою корову Золу. Я был тогда молод и глуп, да и то дошло, что в семье пятеро детей, зарплата с гулькин нос. Как жить без кормилицы? Но как члену партии не выполнить решение этой самой партии?!
Увести Золу на совхозный двор хозяева попросили меня. Всё-таки чужой для нее человек. Старшие дети находились в Усть-Усе, в интернате. Прощаться с коровой высыпало всё оставшееся семейство, кроме хозяина. Мать Олимпиада Яковлевна, кстати, тоже член партии, стояла молча со слепыми от слёз глазами. Младшая, Валя, не пошла в садик. Глядя на мать, ревела в голос. Я держал налыгу в руке в полной растерянности, готовый тоже заплакать. Могу представить, как прощались со своей живностью крестьяне во время раскулачивания и коллективизации.
Зола на совхозной ферме протянула недолго. Из тёплого катуха, от всеобщей заботы и ласки она попала в промозглую совхозную коммуну. В частных руках семейная кормилица давала до полутора вёдер молока, а на совхозном дворе не потянула и пяти литров. До самой сдачи на мясо младший сын Вася навещал и подкармливал отощавшую, несчастную Золушку.
Став директором совхоза, Кузьма Васильевич внешне изменился мало. Он как-то спокойно воспринял эту должность. Семья переехала из Колвы в Усть-Усу. Кое-как ей выделили квартирку, ещё меньше, чем в Колве. К тому времени ребята подросли. Сыновья учились в Усть-Усинской средней школе. Места явно не хватало. Только через год Кузьма Васильевич купил сруб и на краю села поставил, наконец-то, небольшой собственный домик.
ДОГМЫ СИСТЕМЫ
С приходом нового директора кадровая чехарда в хозяйстве не прекратилась. Только на первой ферме за год сменилось по три управляющих и бригадиров животноводства. В работе с людьми были и удачи, и откровенные провалы, и незаслуженные наказания. Даже по прошествии сорока лет мне приходится выслушивать нелестные слова в свой адрес и оправдываться перед моим старым, добрым приятелем Энгельсом Фёдоровичем Каневым. Кстати, изрядно по молодости прикладывавшимся к бутылке, за что и подвергался «репрессиям» со стороны начальства. Обстановка в совхозе чем-то напоминала период коллективизации, описанный Шолоховым в «Поднятой целине».
Работать на ферме желающих было мало. Зарплата низкая, помещения ветхие, работа грязная и тяжёлая. А тут ещё лето выдалось сырое и холодное. Заготовка кормов шла из рук вон плохо. Совхоз работал по старой, отработанной в сталинский период системе. В животноводстве во главу угла ставилось выполнение плана по поголовью, в растениеводстве – посевных площадей. Такая тактика иногда приводила к абсурду. Например, в стаде были десятки коров-инвалидов или пенсионного возраста, у которых по старости отсутствовали зубы или из четырёх сосков действовал только один. Телят на племя и на мясо выращивали одинаково плохо. Зимой получали на голову максимум 100 граммов суточного прироста. А ремонтные тёлки старше года давали отвес. Жили только за счёт летнего молока, летней случки коров и тёлок и привесов на нагуле.
Такой же архаичной была оплата труда. В основном платили за голову, а не за конечный результат. Разбитая техника, отсутствие ремонтной базы, помещения-развалюхи, тощее, низкопродуктивное поголовье, перегруженные скотопомещения, кормление скота впроголодь и отсутствие материальных стимулов к труду – вот что досталось нам в наследство. И как следствие – прогулы, пьянка и безответственность.
Кузьма Васильевич занимался сугубо практическими делами, а я тратил средства и силы на внедрение «достижений» науки и практики. Они сыпались на мою голову как из рога изобилия. Я слишком много читал научных журналов и наивно полагал, что внедрение каждой опубликованной в них разработки, теоретически сулившей 15-20% прибавки продуктивности скота, действительно её принесут. Кузьма Васильевич не препятствовал. Хозяйство утвердили опорно-показательным. Дали даже штатную единицу старшего зоотехника. Я ночевал и дневал на фермах. Ходил перемазанный искусственным молоком, консервировал силос, организовывал искусственное осеменение, подкармливал коров микроэлементами...
Однако все усилия были тщетны. Каждое внедрение требовало затрат не только моего личного труда и времени, но и государственных средств. Вся эта суета не приносила ощутимой пользы. Скорее мешала, отвлекала десятки людей от выполнения действительно необходимых работ. Вот тогда и пришло ко мне осознание простой истины, что никакие «достижения» науки не заменят для коровы хорошей организации труда, кормления и ухода. Ниже по течению Печоры, в колхозе им. Ленина (в селе Мутный Материк и деревне Денисовке) без всяких дрожжеваний, микроэлементов, искусственного молока и прочих научных извращений получали от телят килограммовые привесы и молока от каждой коровы на полтонны больше нашего.
Таким образом, со сменой руководства подъём производства явно задерживался... на неопределённое время. А тут ещё сократили поставки комбикормов. К концу лета стало абсолютно понятно, что нужно принимать какие-то экстраординарные меры.
ПО ЗДРАВОМУ СМЫСЛУ
Однажды под вечер в директорский кабинет пришли на совет Галактион Иванович и я. Замечу, что по характеру главбух был противоположностью Кузьме Васильевичу. На фронт не успел – война закончилась. Честно отслужил в послевоенные годы положенный срок и вернулся домой с лычками на погонах. Не увлекаясь охотой, Галактион Иванович, как настоящий северянин, был наблюдателен, терпелив, прекрасно ориентировался на местности и отлично стрелял. Наверное, из него получился бы хороший снайпер.
До совхоза работал в Усть-Усинском отделении Госбанка. Жил с женой, тёщей и двумя детьми в учительском доме. Семья занимала две небольших неблагоустроенных комнатки. Поскольку квартиры у меня не было, то они радушно приняли меня на жительство с полным пансионом. Жили в тесноте, но не в обиде. Зимой за ночь квартира выстывала. Пока мы досматривали утренние сны в горнице, тёща хозяина Анастасия Петровна Шенделева, затапливала печь и колдовала у плиты в крохотной кухоньке. Здесь же стоял и обеденный стол, самодельный шкаф для посуды, вёдра с питьевой водой, рукомойник и у самой двери кровать, на которой отдыхала хлопотливая хозяйка.
Невозможно оценить, сколько добра сделала для меня эта с виду строгая, ворчливая, неграмотная белорусская крестьянка! Она была репрессирована вместе с мужем, грудным сынишкой и семилетней дочерью. Их вывезли в Корткеросский район Коми. Вскорости похоронили годовалого сынишку. В 44-м надорвался на тяжёлой работе в кузнице и умер муж Анастасии Петровны Алексей Шенделев.
Сколько рассказов выслушал я о её смолоду сиротской, а потом вдовьей доле, сколько видел слёз! Она вырастила и выучила дочь. Валентина Алексеевна получила высшее образование и преподавала математику в старших классах Усть-Усинской средней школы. Впоследствии была награждена орденом «Знак Почёта».
У Галактиона Ивановича, кроме бухгалтерских курсов, специального образования не было. Если не ошибаюсь, он заочно закончил также бухгалтерское отделение Сыктывкарского сельскохозяйственного техникума в 1969 году. От природы умный, властный, жёсткий, не лишённый честолюбия, знающий себе цену, склонный подковырнуть и подначить, он даже с высоким начальством держался независимо, иногда откровенно бравируя этим. Подчинённые, да и равные по служебному положению, чувствовали дистанцию и испытывали перед ним робость.
Одними из лучших его человеческих качеств, на мой взгляд, были надёжность, прямота, смелость, бескорыстие, готовность к риску, основанному на здравом смысле и трезвом расчёте. Галактиона Ивановича ценили в Минсельхозе как одного из наиболее опытных главных бухгалтеров отрасли. Прежде чем затеять какое-либо дело, я шёл советоваться к нему.
Что касается Кузьмы Васильевича, его любимым коньком был мелкий инвентарь. Своим тихим, ровным голосом он мог рассказать и доказать любому работнику, начиная от главного специалиста до самого последнего скотника, сколько по их нерадивости сломали лопат, мётел, потеряли вёдер, сожгли зря солярки... Когда к нему приходили с масштабными предложениями, директор молча выслушивал, вникал, какое-то время обдумывал детали и, если находил предложение дельным, то с неотвратимостью бульдозера добивался его неукоснительной материализации. От такого разделения труда легко работалось даже в тяжелейших ситуациях. Каждый знал свой участок. Авторитет и уважение к руководителю хозяйства держались не на чинопочитании, а на его несомненном деловом превосходстве.
Так было и на этот раз. Кузьма Васильевич по обычаю выслушал нас молча. Видно было, что он быстро ухватил суть предложений. Примерно через неделю попросил подготовить письменный приказ о проведении детального обследования поголовья, составлении описей коров и молодняка на выбраковку и о приведении в соответствие по фермам поголовья, кормов, скотопомещений и кадров. Таким образом, был запущен зоотехнически и экономически обоснованный механизм оздоровления хозяйства.
«АФЁРА» БЕЗ... САНКЦИИ СВЫШЕ
Шёл 64-й – последний год хрущёвских реформ. Партийные комитеты поделили на промышленные и сельскохозяйственные, в очередной раз реорганизовывали сельхозуправления и организовали совнархозы. Чиновникам было не до того, чтобы интересоваться делами в каком-то совхозе «УстьУсинский». Пользуясь неразберихой, ещё до постановки скота на стойло, пока он не похудел, мы сбросили поголовье, оставив на зиму продуктивных коров и хороший ремонтный молодняк. В тот же год отказались от зимней передержки молодняка и вместо выращивания его на мясо в течение полутора-двух лет уже в следующем году стали получать телят с таким же весом в возрасте 9-12 месяцев.
Нужно ли говорить, что в совхозе кардинально изменилась ситуация с кормами, кадрами и помещениями! Впервые за всю историю существования колхозов и совхоза бывшего Усть-Усинского района двух наших доярок наградили орденами Трудового Красного Знамени и «Знак Почёта». Главного зоотехника премировали путёвкой на ВДНХ.
Жизнь становилась интересней. Но что-то нужно было делать с оплатой труда. Администрация и специалисты получали ежемесячные авансы в размере 70% ставки. В конце года проводился перерасчёт зарплаты в зависимости от выполнения плана. А планы давали завышенные. Совхозу в течение трёх лет доводили задание по валовому производству молока в размере 1400-1600 тонн. А мы с грехом пополам достигали 1100-1200. Зарплата животноводов была мизерной. Телятницы, например, получали по 45-60 рублей, скотники – примерно так же, зоотехник или ветфельдшер отделения – не намного больше. А тут ещё хрущёвская ликвидация индивидуальных хозяйств.
Даже по тогдашним ценам на такую зарплату трудно было жить и содержать семью. Руководитель чувствовал себя скорее надсмотрщиком, чем организатором или технологом производства. Порой стыдно было даже требовать от работников качественного труда. Фонд заработной платы и расценки строго контролировались Минсельхозом. За несанкционированный вышестоящими организациями перерасход фонда заработной платы карали строго. Руководителю государственного предприятия можно было поплатиться не только должностью, но и партбилетом, а то и свободой. Рабочие и руководители среднего звена этого не понимали, да и зачем понимать?
Приходилось как-то сводить концы с концами. На каждом собрании коллектива все производственные вопросы сводились к расценкам и зарплате. Раздражало ещё подведение итогов социалистического соревнования, когда отличившегося работника премировали пятью, а то и тремя рублями, как раз на бутылку. Вот в такой обстановке и затеяли мы по тому времени уголовно наказуемую «аферу» с оплатой труда.
Началось опять с того, что я пришёл к главбуху и изложил свой проект оплаты труда. Суть его сводилась к введению сдельно-премиальной оплаты труда работников животноводства. Утверждённые министерством расценки были частично за поголовье и частично за продукцию. И вот с Галактионом Ивановичем и экономистом Эльвирой Чупровой мы разработали для внутреннего пользования другую систему оплаты труда и расценки. В результате с учётом премиальных за перевыполнение плана зарплата доярок, скотников, телятниц в среднем повышалась в полтора раза. При этом резко возрастали зависимость заработка от уровня продуктивности скота и дифференциация между хорошими и плохими работниками.
Пользу это принесло. Однако послужило и поводом для многочисленных конфликтов между рабочими. Не обошлось и без курьёзов. На первой ферме один из скотников получил невиданную доселе сумму. На радостях изрядно выпил. Проходя мимо фермы, громко оповещал встречных о своем богатстве. Размахивал руками с зажатыми в кулак купюрами. То ли случайно, то ли в пьяном угаре сыпанул деньгами, и порыв ветра разнёс их по косогору. Потом рассказывали, что, придя домой, он с досады сунул в горящую печь пачку снаряжённых патронов, взрыв разворотил её, чуть не убив грудного ребёнка. Вот и задумаешься, стоило ли рисковать своей свободой ради такого человека?
ИНИЦИАТИВА НАКАЗУЕМА
Хозяйство располагалось по прямой на расстоянии около двухсот километров от железной дороги. Автодорог не было. Завоз горючего, концентратов и прочих грузов осуществлялся только в навигацию, притом по Усе и Колве – по большой воде, зимой до Усть-Усы – по воздуху. Оседлое животноводство разбросано по деревням вверх по Усе на 105 км от центральной усадьбы. Весной и осенью периоды распутицы длились по два месяца, зимой грузы перебрасывали в основном гужевым транспортом.
В подобных условиях стабильно можно было работать, только создав необходимые резервы или страховые запасы на непредвиденные обстоятельства. На собственной шкуре я не раз и не два испытал, к чему может привести одна только непредсказуемость в поставках концентратов. Для налаживания племенной работы со скотом, нормальной организации воспроизводства стада нужна стабильность, которая от нас зависела мало. Будешь хорошим для начальства – подкинут концентратов. Ты в героях. Попадёшь в плохие – уморят за милую душу.
Такая ситуация здравомыслящих людей вряд ли могла устроить. Вот и решили мы сделать шаг к стабильности, который впоследствии обернулся для совхоза и для нас большими неприятностями. Когда рассчитываешь кормовой баланс, можно все заготовленные корма ставить на расход. При этом по разным причинам в некоторых хозяйствах предпочитали занизить или завысить количество заготовленных кормов. Мы же не играли с цифрами, жили в ладах с совестью и статотчётностью. Как показали дальнейшие события – зря!
При молчаливом согласии Кузьмы Васильевича я не давал все корма на расход, оставлял страховой фонд концентратов и силоса. Не потому что мы кормили скот вдоволь, а для того, чтобы иметь возможность сгладить перебои в поставке концентратов или ежегодные скачки в заготовке кормов. Как человек, лояльный к власти, я показывал в зоотехнической отчётности реальное наличие кормов в хозяйстве.
Была весна. В соседних колхозах «Дружба» и «Путь к коммунизму» положение с кормами было аховое. На их счастье и нашу беду в Печорский район приехал новый секретарь обкома по сельскому хозяйству. С начальником Печорского управления они облетели «пострадавшие» колхозы. По слухам, в Щельябоже по их указанию выгребли тогда все крупы со складов потребсоюза. А с открытием навигации соседи пожаловали к нам в гости за кормами. Министерство и управление сняли с нас лимиты концентрированных кормов и отдали их соседям. Когда мы попытались оспорить это решение, начальник управления отрезал:
– Не ваша забота создавать резервы. Об этом позаботится государство!
Как оно заботится, было хорошо известно. В тот год в значительной степени благодаря нашим кормам и фондам оба председателя соседних колхозов получили награды «за достигнутые успехи в увеличении производства продукции сельского хозяйства».
Когда Кузьма Васильевич узнал об этом, он тихо вошёл к нам в кабинет и так же тихо сказал:
– Ну, что, Валера, доэкономился?
Видимо, это стало поворотным пунктом в отношении Кузьмы Васильевича к моим инициативам. Действительно, кому понравится забивать мячи в свои ворота.
По прошествии времени я с сожалением думаю о том, что у меня было слишком много самолюбия и мало крестьянского и житейского опыта для той свободы, которую мне предоставлял директор. Он никогда не стремился жёстко контролировать работу специалистов, и если случалось сделать замечание, то делал его очень деликатно, будто стеснялся. Почему-то от этого становилось ещё горше за упущения. Уж лучше бы выругал.
Однажды он пришёл на ферму. Я с большой гордостью рассказывал ему о высоких привесах по откормочной группе. Телятницу называл по имени и отчеству. Директор не замедлил это отметить. Он медленно шёл по проходу. Вдруг остановился у бычка. Достал нож (какой же ветеринар без ножа), взял в руки хвост. На репице был большой, величиной с переспелый огурец, круглый, засохший ком навоза. Он отрезал его вместе с волосом. Прикинул на ладони.
– Да, с килограмм, наверное, потянет.
Положил на потолочную матицу. Ни слова больше. Со стыда провалиться бы мне сквозь землю.
СЕВЕР НЕ ПРОЩАЕТ ОШИБОК
Кузьма Васильевич основные усилия бросил на строительство. За два года возвели мастерскую, коровник на первой ферме. Отремонтировали бывшее помещение районного отделения госбанка под контору. Построили летние лагеря на острове Новик-дi в Рейде и в Дi-Боже. Сделали капитальный ремонт, а по сути заново отстроили совхозный сад-ясли. Начали строить в тундре убойный пункт оленей, разобрали и перевезли с территории бывшей ремонтно-тракторной станции жилой дом на четыре квартиры.
В конце 65-го директора направили на полугодовые курсы повышения квалификации. Он уехал, оставив мне для исполнения два листа бумаги убористого текста из 30 или 40 пунктов. Одним из главных в них значились подготовительные работы к строительству нового скотного двора с комплексной механизацией на 200 коров.
До сих пор не могу понять, почему в такой дружной, как мне кажется, команде, не было принято предварительное обсуждение с зоотехниками и ветеринарами проектов животноводческих объектов. Меня обычно подключали, когда проект уже утверждён, открыто финансирование и начиналось строительство. Так было с убойным пунктом в Колва-ты и с новым скотным двором в Новикбоже.
В министерстве техник-строитель совхоза согласовал ещё не обкатанный на Крайнем Севере проект коровника с совмещённой кровлей, щелевой вытяжной вентиляцией, без утеплённых кормовых тамбуров, с тонкими стенами из бруса и большой кубатурой... Проект был разработан для центральной полосы страны. Привязку коровника сделали к болотистой местности со слабыми грунтами. Ознакомившись задним числом с проектом, я стал доказывать директору, технику-строителю и в министерстве, что возводить такой скотный двор безрассудство. Что у нас нет постоянных источников электроэнергии. Что на Севере лучшее хранение и механизация кормораздачи – сеновзвоз и чердак. Помню, принёс Кузьме Васильевичу вырезку из центральной газеты, которая писала о том, что в Сибири кровля в таких скотных дворах не выдерживала тяжести снега, обваливалась. Коровники были сырыми и холодными, неудобными для животных и рабочих. Мне отвечали, что всё согласовано и открыто финансирование, изменить ничего нельзя. Втайне я всё-таки надеялся, что в ходе строительства удастся внести изменения.
По проекту для отсыпки площадки и заливки фундамента нужно было заготовить и вывезти около 1000 кубов гравия. Гравия было полно. Вези хоть весь берег Новикского Шара. Однако чем? Самосвалов нет, экскаватора тоже. Есть один старенький бульдозер.
Как-то ночью меня осенило. В голове сложились технология и конструкция саней-самосвалов. Нарисовал принципиальную схему конструкции саней. Завмастерской упростил её. Совхозные умельцы воплотили идею в жизнь. Кажется, никто даже не получил оплаты за рацпредложе-ние. На берегу Новикского Шара сделали эстакаду для погрузки.
Технология была проста. Бульдозер цеплял сани. Ставил их под эстакаду. Отцеплял. Грузил на них с эстакады гравий. Цеплял груженые сани, отвозил их на стройплощадку. Тракторист ломиком открывал запоры щитов, составлявших днище саней и крепившихся на шарнирах. Трогал трактор – гравий высыпался. Снова орудуя ломиком, ставил щиты на упоры. Цикл повторялся. За три недели с вывозкой гравия было покончено.
В ходе строительства по моему настоянию высота стен была уменьшена на 20 см, чтобы в скотном дворе было хоть немного теплее. Сэкономили материалы – и только. К сожалению, эта мера кардинально не улучшила микроклимат коровника. Его сдали уже без меня. В дальнейшем пришлось перестраивать, делать чердачное перекрытие и тамбура. Именно здесь коровы впервые заболели туберкулёзом. На этом примере видно, как мало мы задумываемся и просчитываем отдаленные последствия наших нововведений.
НЕ ВЗЯЛ ГРЕХ НА ДУШУ
После свержения Хрущёва начались в сельском хозяйстве брежневские реформы. К специализации и концентрации производства прибавилось переселение неперспективных деревень. Из района в совхоз пришло указание ликвидировать овец и конепоголовье. Мне до слёз было жаль овцеферму. Её с большими трудностями укомплектовали племенными ярками и баранами печорской полутонкорунной овцы. Из Усть-Цильмы племенных овец возили самолётами. Чтобы избежать конкуренции с крупным рогатым скотом, поголовье разместили в глухой деревеньке Макарихе в 105 километрах вверх по реке Усе.
Люди там были работящие, не избалованные цивилизацией. Зимой и весной охотничали и рыбачили, готовили мелкий инвентарь, летом заготавливали сено и силос, ивняковые веники. Овцы пришлись деревенскому люду по душе. Он начал познавать азы племенной работы. Овцеферма давала круглогодовую занятость населению. Проблем со сбытом продукции не было. В перспективе здесь могли наладить подсобное производство вязаных изделий, выделку овчин и пошив меховой одежды.
По моим расчётам, рентабельность овцеводства была выше выращивания молодняка крупного рогатого скота. Я чувствовал свою правоту и огрызался как мог. Опубликовал статью в районной газете, где защищал право на жизнь лошадей и овец. «Доброхоты» не без ехидства передали мне, как начальник сельхозуправления по этому поводу отозвался:
– Я научу Матюкова считать себестоимость овцеводства.
Пришлось обратиться к министру сельского хозяйства Григорию Николаевичу Кузнецову. Он пообещал поддержку. Но вскорости его перевели на другую работу. В пику начальству я продолжал клеймить племенных конематок и жеребчиков.
Наши разногласия с начальником управления были давние. Ещё в бытность его председателем колхоза я заехал к нему на овцеферму в д. Аранец с безменом. Взвесил маток и приплод. Взрослая овца весила 15-17 килограммов. Средний настриг грубой шерсти с овцы составлял около 0,5 кг. Естественно, такое овцеводство не могло быть рентабельным. Одно из двух: либо он искренне заблуждался в отношении овец, либо беспрекословно выполнял указания свыше. В совхозе «Усть-Усинский» приступили к ликвидации овец и лошадей только после моего отъезда. На моей совести много грехов. Только не этот.
Оглядываюсь назад, оторопь берёт оттого, сколько за два года сделали. К сожалению, не было системного подхода и продуманного плана на перспективу. Да и как могли планировать, если государственная политика в сельском хозяйстве была непредсказуемой. Порой и мы действовали как слепые, случайно выдёргивали из технологической цепочки отдельные звенья и реализовывали их в надежде на производственный эффект, который часто не получали.
Позже, вспоминая Усть-Усу, я думал, что работа в совхозе служит оправданием всей моей жизни. Однако по прошествии времени я смотрю на себя, молодого, со стороны, и за многие мои решения и поступки бывает стыдно. Главное, что я усвоил за эти годы, – стойкое недоверие к номенклатуре, «передовой практике и сельскохозяйственной науке». Впоследствии, особенно в годы так называемых реформ, это убеждение только укрепилось. Среди чиновников и учёных, к сожалению, очень много людей корыстных, циничных, откровенных карьеристов и фальсификаторов.
Не знаю, стала бы Усть-Уса постоянным местом жительства для нашей семьи. Скорее нет, чем да. К тому времени моя кандидатура уже стояла в резерве на должность директора совхоза. Поговаривали о «Кедровом Шоре». И, наверное, я попробовал бы себя в этом качестве. Хотя склонности к административной работе никогда не имел. Между тем семейные обстоятельства круто изменили судьбу, и мы вынужденно переехали в Сыктывкар, поближе к республиканской больнице.
ВОТ ТАКИЕ ОНИ, КАНЕВЫ!
Спустя лет десять или более в одну из командировок я заехал в Усть-Усу. Кузьме Васильевичу уже было около шестидесяти. Он работал в совхозе экономистом. Хозяйством твёрдой рукой правил Галактион Иванович. 
Совхоз раздался вширь. К нему присоединили Акисьское и Лыжинское отделения бывшего совхоза «Печора», ликвидировали верхние бригады в Макарихе и Сынянырде. Появились зимники и автомобильное сообщение между сёлами. На ферме коров кормили не только сеном, но и диковинной на Севере мёрзлой красной свёклой. Галактион Иванович отрастил пшеничные усы и вполне мог сойти за главного героя председателя колхоза из кинофильма «Кубанские казаки».
Впрочем, директорская ноша не из лёгких. Тем более, когда под боком нефтяники с высокой зарплатой и жизнью с удобствами. И тем не менее при Галактионе Ивановиче почти на треть увеличилась урожайность лугов, выросла продуктивность скота. Совхоз не упал. Но, как это обычно бывает, отношения между новым директором и бывшим были натянутыми. Чтобы не обидеть ни того, ни другого или обидеть обоих сразу, я остановился в холодной и обшарпанной комнате для приезжих.
Вечером пошёл в гости к Кузьме Васильевичу в маленький домик на окраине Усть-Усы. У Олимпиады Яковлевны болело сердце. Она тяжело ходила по кухне. Но как обычно, быстро собрала на стол нехитрую деревенскую еду. С хозяином выпили по маленькой. Все разговоры за столом были о делах. О том, что новое руководство неправильно выбрало место для строительства животноводческого комплекса, о том, что в хозяйстве не так распределили корма и расставили людей, что забывают отдаленные отделения и т. д. и т. п.
Я сидел молча, слушал дорогих мне людей и боялся, как бы не обидеть их неосторожным словом. Как объяснить им, что жизнь меняется. Уже тогда, на закате брежневской эпохи, воздух был пропитан потребительской моралью, лицемерием и карьеризмом... Соседство с нефтяным Усинском, куда съехались не только романтики, быстро развращало местное население, принесло дух стяжательства и рвачества. Работать в сельском хозяйстве в этих условиях было, мне кажется, куда сложнее, чем в своё время нам.
Кузьма Васильевич частенько прихварывал. Дети выросли и разъехались по Советскому Союзу. Родительскую привязанность к земле и сельскохозяйственную специальность унаследовал лишь младший сын. Он вернулся домой после окончания Кировского сельхозинститута. Но ненадолго. В основном из-за болезни сына семья Василия откочевала на родину его жены в Киров.
Олимпиада Яковлевна умерла рано, в пятьдесят пять. Кузьма Васильевич пережил её на десяток лет. Последний раз я видел его тяжело больным, предстояла операция. Должны были положить в больницу. Он просил меня, чтобы я возвращался из командировки через Усинск и навестил его в больнице. Увы, из-за обычной своей служебной обязательности на случайно подвернувшемся вертолёте я сорвался в Печору, а оттуда самолётом – в Сыктывкар. По прилёту немедленно позвонил в Усинскую районную больницу. Меня успокоили, что Кузьме Васильевичу сделали успешную операцию. Причин для беспокойства нет.
Однако вскоре пришла скорбная весть о его кончине. В послеоперационный период развилась пневмония, которая и стала причиной смерти. Ему было 69 лет. Как обычно бывает в таких случаях, я корю себя за то, что улетел. Возможно, исход был бы тот же, но по крайней мере я исполнил бы свой последний долг перед человеком, которого беспредельно уважал. К несчастью, повернуть время вспять невозможно.
На похороны съехались все дети, пришла, мне кажется, вся Усть-Уса, а также Новикбож и Колва. Кузьма Васильевич никогда не рассказывал о войне, никогда не носил боевые награды. Только во время похорон я увидел, как, перебирая вещи отца, старший сын Вячеслав, который тогда служил на Байконуре, бережно взял в руки отцовскую медаль «За боевые заслуги» и задумчиво произнес:
– В армии эта медаль ценится выше ордена.
О детях дорогих мне людей нужно бы рассказать особо. Не многие родители могут похвастать тем, что в одной сельской семье выросли врач, два военных инженера, инженер-механик и инженер-энергетик.
Первой покинула отчий дом Фая. С отличием окончила Сыктывкарское медучилище, затем медицинский факультет Петрозаводского университета. Работала на различных врачебных должностях в Карелии.
Старший сын Вячеслав унаследовал военную профессию отца. Окончил Пермское высшее военно-инженерное училище. Был направлен на космодром Байконур. После развала Советского Союза уволился по сокращению из Вооружённых сил в звании майора. Позже, буквально сидя со своей дочерью за одной партой, закончил факультет правоведения Московской юридической академии. Работал в окружной прокуратуре Москвы, а потом в Генеральной прокуратуре следователем по особо важным делам.
Средний сын Владимир по ухватке и внешне как две капли воды похож на отца. Тоже стал военным инженером. Занимал должности заместителя командира дивизии (ракетной), начальника отдела Главного штаба ракетных войск стратегического назначения, зам. начальника отдела Генерального штаба ВС – генеральскую должность, демобилизовался в звании полковника. Возглавлял отдел в Администрации Президента Российской Федерации.
Младший сын Василий после окончания факультета механизации Кировского сельхозинститута некоторое время работал старшим инженером совхоза «Усть-Усинский», потом ведущим инженером и начальником отдела Кировской областной «Сельхозтехники». Погиб в результате несчастного случая.
Младшая дочь Валентина окончила Московский энергетический институт и пошла в бизнес.
Вот такие они, Кузьмичи, или, как однажды написал одиннадцатилетний Володя, – Кузьментьевичи. Учились в сельских школах, жили в интернате. Трудами праведными не построили Палат Каменных. Но не посрамили земли Коми.
Достойными выросли и дети Галактиона Ивановича и Валентины Алексеевны. Сын Николай увлекался лыжным спортом. Получил квалификацию кандидата в мастера спорта. Успешно закончил один из самых престижных вызов нашей страны – Московское высшее техническое училище им. Баумана по специальности «автоматизация и механизация производства», кандидат технических наук, заслуженный металлург России, занимал руководящий пост в «Северстали».
Дочь Ольга закончила естественно-географический факультет Коми пединститута, работала учителем, активно занималась общественной работой, возглавляла профсоюзную организацию одной из средних школ г. Усинска. После тяжёлой болезни ушла от нас на сороковом году жизни.
Галактион Иванович Канев с супругой Валентиной Алексеевной, сыном Николаем и дочерью Ольгой
Галактион Иванович отработал директором совхоза восемь лет, два года председателем Усть– Усинского сельсовета. С 1983 года на пенсии.
Мне доставляет громадное наслаждение вспоминать об Усть-Усе, о моих друзьях, ставших навсегда близкими и родными. Эти воспоминания навевают грусть и согревают душу.
ПАМЯТЬ ЖИВЁТ ДОБРОМ
Я был в Усть-Усе в 97-м, когда оценивались последствия аварии 94-го года на нефтепроводе в Усинском районе. В центре села бросились в глаза неуклюжие серые коробки средней школы и жилого дома. На всём остальном, куда ни упрётся взгляд, лежала печать запустения. Крыша старого деревянного клуба причудливо просела и напоминала китайскую пагоду. Двухэтажные дома по набережной и центральной улицам зияли отодранными досками, фанерными заплатами, выбитыми стёклами.
После Галактиона Ивановича молодое поколение «директоров-реформаторов» не оставило от хозяйства камня на камне. Жалкие останки оленеводства передали совхозу «Северный», коров до-едали.
Мне предстояло обследовать скот у населения. По пути к Новикбожу, в Джын-туе, глянули на меня пустыми глазницами окон скотные дворы мёртвого животноводческого комплекса. В Новике от когда-то 330 коров не осталось ни одной. В старом, скособоченном телятнике в сырости и темноте стояли голодные, привезённые из Ухты племенные тёлки... Я выскочил на улицу в предчувствии сердечного приступа.
Ни в Усть-Усе, ни в Новикбоже для людей не было работы. Зато числились два штата управления: старого, обанкротившегося совхоза «Усть-Усинский» и нового предприятия. Воистину, если Бог решит обидеть, то разум отнимет.
В воскресенье пошёл на сельское кладбище навестить могилы близких мне людей. Путь лежал через бывшую ферму первого отделения и совхозные поля. Дойдя до косогора, я растерялся – от скотных дворов бывшей фермы, к моему удивлению, не осталось даже пеньков, как будто их бесследно поглотило болото. На бывших совхозных полях зацветала частная картошка.
При входе на кладбище подошел к двум женщинам, красившим ограду, и спросил, как найти могилы тещи Галактиона Ивановича и Каневых Кузьмы Васильевича и Олимпиады Яковлевны.
– А кто вы им будете?
Я ответил. Они очень удивились.
– Нас не узнаёте?
Только по надписи на памятнике могилы, за которой ухаживали женщины, я догадался, с кем разговариваю. Помянули Михаила Андреевича Канева. Вспомнил его франтоватую флотскую фуражку с «крабом».
Пошёл по указанной мне тропинке. Проходя мимо могилы, где красили ограду, видимо, отец и сын, прочёл надпись на памятнике: «Валентина...Хенерина», даты рождения и смерти. Рано ушла телятница Валентина, в девичестве Бабикова. Окликнул старшего:
– Энгельс, ты?
Мужчина удивлённо посмотрел на меня.
– Не узнал? Матюкова помнишь?
– Матюкова знаю. А ты кто такой?
Пришлось достать паспорт. Энгельс полез обниматься и вымазал меня с ног до головы краской-серебрянкой.
– Помнишь, Валера, как ты нам привёз вместо тряпочных халатов рыбацкие костюмы, чтобы мы не промокали на пастбище? Берёг свой до последнего. О нас так больше никто не заботился.
– Значит, всё-таки кто-то добром помнит. Может, в этом и есть смысл жизни?
Постоял и посидел у скромных могильных холмиков: Оли Каневой, в замужестве Колеговой, и её бабушки Анастасии Петровны, Кузьмы Васильевича и Олимпиады Яковлевны Каневых. Одна неотвязная мысль пульсировала в сознании: «Вот так, через каких-то полтора десятка лет одни уйдут, другие уедут навсегда, и на месте многих сел и деревень не останется ничего, даже пеньков, как от Усть-Усинской фермы, а кладбища зарастут лесом. Что наша жизнь?».
2005 г.
ДРУГИЕ НОВОСТИ ЧИТАЙТЕ ЗДЕСЬ
Комментарии
Комментариев пока нет
Создание сайтов