09.05.2018 11:13
В годы ВОВ в исчезнувшем поселке Лая жил и учился известный коми писатель Попов Владимир Александрович. Отец его тогда работал ветеринарным врачом, а мама учительницей. В своем рассказе «Путешествие в детство», он делится со своим воспоминаниями об уголке Родины, который ныне потерялся в лесах.
В рассказе упоминаются: Безрукий Пиля Сем Сидор – после ликвидации села он переехал жить в Мутный Материк, он не унывал, всю работу по хозяйству выполнял искусно одной рукой. Ученик Кызюров Андрей – на данный момент проживает в селе Колва, его отец пришел контуженным с фронта, но в жизни происходят чудеса, слух к нему со временем вернулся, чуть позже он жил в Новикбоже. Товарищи по учебе: Выучейский Олёшь – переехал жить в Мутный Материк и Зоть Вась Педь Егор – уехал жить в Войвож.
Рассказ был опубликован в 1975 году «Молодежь севера». В переводе с коми автора.
Печора взметнулась вправо – впереди показался низинный луг, а за ним, ручьем отделенное, к лесу прижатое, будто нарочно вклинилось, замаячило большое голое место. Теплоход наш сначала на ту поляну и держал курс.
На поляне, в дальнем углу, чернеет что-то – состарившийся одинокий домишко что ли остался, дабы детство мне вспомнить свое? На этой поляне когда-то умещался посёлочек Лая. Оленеводческий совхоз тут был, названием тундровой речки и именовался поселок. Теперь поселка нет. Совхоз слился с Усть-Усой, и жители туда же переехали.
В поселке Лая была начальная школа. Все четыре класса вмещались в одну комнату, и учил один учитель. Каждый класс – колонка парт. Изрядно потертый стол, в переднем углу печь-голландка, на стене доска, карта двух полушарий Земли, в дальнем углу шкаф с книгами – библиотека. Соседняя комната – вместо физкультурного зала. Вот и вся школа. По четырем ступеням грамоты одновременно карабкающимся, тридцати трем растущим, этого хватало.
Вскоре после начала войны мою маму назначили в Лаю: работавший до того учитель ушел на фронт. Пять бараков, четыре частных дома, магазин, склад, пекарня, овощехранилище, баня, ледник. На круче, за болотцем – скотный двор, конюшня. Лес прямо за спиною дома и нашептывает сказки. Зимой бывало, прибудут из тундры оленьи аргиши. С наступлением снеготаяния снова расстанутся с поселком. Ни кино, ни радио. А так-то весело и хорошо было!
Не сладко, конечно, все было – сахару норма была. Не сытно, конечно, все было – о лишнем кусочке хлеба самая большая дума была в долгие вечера. Не все, конечно, радовало – у каждого там были павшие на поле брани. И о гибели моего дяди Ивана извещение в один зимний вечер пришло. Я не плакал. Молчал. Плакала мама после уроков в классе. Я хотел, чтобы она вдоволь наплакалась.
Черное крыло войны размахнулось надо мною и тогда, когда пришел с фронта контуженный Кызъюров Дмитрий. Его сын Андрей в соседнем со мной колонке – в соседнем классе – сидел. Приземистый, темнолицый Дмитрий испуганными карими глазами смотрел собеседнику в рот: глухим его сделала война. Хотя он и не слышал ничего, в первую же весну укатил в тундру пастухом оленьстада, чтобы душу свою, пламенем войны обожженную, малость остудить на идущих с океана ветрах.
Затем прибыл Пиля Сем Сидор. Мамин бывший ученик, тонкий и длинный, он выглядел большим мальчишкой. Но у этого мальчишки один рукав гимнастерки был пуст: привычную к работе правую руку отняла война.
Живя в Лае, вкус первого своего улова познал я. Там вот, подле ласты с песчаного берега, забрел по колено в воду, впервые на веку удил. Забросил крючок с червяком вверх по течению, водой насадку вниз отнесло. Вдруг поплавок вздрогнул и побежал, удаляясь от меня, затем потонул. Потянул я удилище на себя – на конце лески рыба упирается! Вышел я из воды на сушу и подальше от берега положил вытащенного мною окуня. Рыба прыгает. Сердце мое – тоже. Сам ведь поймал, сам! Комарье поедом ело, но не так уж и чувствовал их укусы.
В одно лето Лая многих с голода спасла. В устье Мутной, в глинистом обрыве, однажды, как ушел провожаемый нами пароход, с товарищами обнаружили подземный склад. Комками, было, швырялись – кто дальше? Кому-то из нас под ноги попал кругловатый глинистый ком. Один, второй, третий. Смотрим под глиняной рубашкой сморщенная, придавленная картофелина. Кожуру очистил, и на ладонь мне лег желтый колобочек, упругий, как резина, скользкий, будто маслом намазан. Понюхал – плеснем пахнуло. Крахмал! Палкой копнули землю – все больше и больше попадается. Друг к другу налипли вместе с глиной, с обрывками рогожи. Домой несколько штук принесли, очистив от глины.
Потом мы, детвора, круглое лето таскали прятавшийся в земле картофель. Ошкуришь, высушишь, смелешь – долго наслаждались мы оладьями, выпеченными из картофельной муки.
Везли, говорили, по реке картофель, да осенний лед встал на пути преградой. Прямо в мешках, дескать, и зарыли в землю. Полая вода 1944 года выказала спрятанное, под ноги нам клад.
С одним-то учителем меня некому было учить другому. Мама и учила, пока я верхней ступеньки тутошней школы не достиг. Однажды на большой перемене с товарищами мы к ручью спустились. Довольно много побаловались там, в войну играли, будто этого зла в жизни еще не хватало. Разошлись – разыгрались да и порядочно опоздали к уроку. Опоздали втроем – я, Выучейский Олёш, Зоть Вась Педь Егор. Товарищей моих мама предупредила и разрешила сесть. А меня заставила стоять до конца урока.
Но это было давным-давно. Даже и не верится, что было. Ведь в тот год, в тот месяц, когда к ногам солдат моей страны пал Берлин, пришла мне пора выйти за порог начальной школы – сдавал первые в моей жизни госэкзамены. Сдавать ездили вчетвером в соседнюю с Лаей деревню, в Денисовку.
Но чуть ранее в Лае тоже отметили Победу!
Какой же счастливый это был день, какой же светлый! «Победа!» - насвистывал западный ветер, который, быть может, от Берлина до сюда, до просторов, укутанных свежевыпавшим за ночь снегом, вскачь примчался.
Радостную весть передали рано утром из Усть-Усы по телефону. По единственному в поселке.
Ветер играл вывешенным на крыльце совхозной конторы флагом. Но мне до сих пор еще чудится, что красного цвета полотнище трепетало на углу каждого дома, в каждом сердце – и внутри меня, в груди, билось.
Из соседней квартиры тетка Агафья за место флага вынесла кумачового цвета платок с длинной бахромой: вытащенный со дна сундука, он полоскался на ветру на углу нашего барака, как раз возле школьных окон.
Вечером в красном уголке ели-пили. Бабы пели и плакали одновременно. И ничего зазорного, странного в том не было. Тетка Марьямна, скотница, вдова с пятью детьми, запевала, остальные вслед за ней выводили: …Дам коня, дам кинжал, Дам винтовку свою…
Так и пели коми бабы. И залетевшая туда песня про Хаз Булата не была лишней средь других.
В том же году, в год Победы, уехали мы из Лаи. Все еще тогда было впереди. А то, что впереди, всегда светло, радостно, прекрасно.
И вот мне, на «Ракете» тут мимо катящемуся, на несколько мгновений показалось то место, где когда-то своими заботами, хлопотами жил поселок. Мне почему-то его словно бы потерянного человека, жаль.
А ведь мне показался, то уголок Родины, который так же мил, дорог, свой он.
Детство мое, расставшееся с этим уголком в тот победный год, так вот и приоткрылось на эти несколько мгновений.
Людмила Мишарина
с. Колва
ДРУГИЕ НОВОСТИ ЧИТАЙТЕ ЗДЕСЬ
Создание сайтов